Княжеские трапезы - Страница 110


К оглавлению

110

Он ожидал хоть какой-нибудь реакции своей подружки по тюремным временам. Но она молчала. Эдуар ждал.

— Брак, как правило, всегда бывает неудачным, — прошептала она наконец. — Каждый человек — это остров. У него иногда возникает желание посетить другой остров, но ведь территория очень небольшая, и прогулка совершается довольно быстро.

— Ну, хорошо! Мы никогда не закончим прогулку по нашим островам. Мы попытаемся знать друг друга как можно меньше; ведь глубокое познание другого возможно только при помощи любви. Мы не будем рисковать.

— Создается впечатление, что вы уверены в моем согласии, — заметила она.

— Эту уверенность мне придает мое слишком большое желание. Простите бред тяжело больного человека.

— Господи! Мне же нужно подумать! — сказала она. — Почему вы обижаетесь?

— Я обижаюсь, потому что больше не могу ждать, Барбара. Ведь мы так давно знаем друг друга!


Она оставалась около него до самого окончания часа посещений. Они продолжали смотреть друг на друга, ни о чем больше не говоря. Основное было сказано. Каждый думал о том, что между ними возникло, что они оба воспринимали как волшебную сказку, как дар свыше, разрушающий границы унылой повседневности. Это было похоже на вызов, брошенный судьбе и здравому смыслу; ни один, ни другой не были простофилями и не пытались делать никаких выводов. Они были похожи на лунатиков, ощупью балансирующих в пустоте, вызывающей головокружение. У них не было больше вопросов друг к другу. Эдуар не спрашивал Барбару, как ее смог убедить мэтр Кремона встретиться с ним; Барбара не пыталась узнать, в какой момент, когда у него возникло это острое желание повидать ее. Барбару не интересовало, какой бы была его реакция, если б она была похожа на толстую, беззубую, пропахшую прогорклым маслом мадам Мишу с огромным выводком. Эдуар воздерживался от бесконечных повторений, что она красива и ее красота превзошла все его самые смелые ожидания. Они с наслаждением стали привыкать к сдержанности и молчанию.

Через час Кремона пришел откланяться, так как у него было свидание. По тону, каким это было сказано, Эдуар догадался, что «эта важная встреча» была встречей с его женой. Слишком радостный, что все так удачно сложилось, адвокат не стал задавать никаких вопросов — и так было ясно: у них все в порядке.

Когда Кремона ушел, Эдуар протянул Барбаре руку. Очень спокойно, она положила свою на его волосатую руку, от которой исходила сила, несмотря на болезнь.

Их молчаливая близость становилась все более страстной; страстная пылкость, исходящая из их молодых тел, захлестнула их в едином порыве самого тесного слияния. Оба, и Эдуар и Барбара, были оглушены, потрясены естественностью и чистотой такого счастья.

— Однажды я вас захочу, и все будет хорошо, — сказал князь.

Барбара прошептала:

— Конечно…

— Мне кажется, что ваша мать учила мою играть в шахматы.

— У них было много времени.

— А мне хотелось все время выйти из камеры, и весь день я дубасил в дверь.

— Это понятно.

— Я вас иногда поколачивал.

— Все должно иметь начало.

Они вновь погрузились в молчание, которое выражало больше, чем слова.

В палате стали появляться посетители к другим больным. Это были главным образом люди серые, заурядные: мужчина небольшого роста, с лицом недоноска, в черном пальто и клетчатой кепке, которую он не снял; толстая женщина с девочкой, больной монголизмом; супружеская пара старичков, выглядевших еще более плачевно и жалко, чем больной, которого они навещали; девушка в джинсах и куртке, севшая у изголовья мужчины с желтушным лицом; девчонка почти не разговаривала, беспрерывно жуя жвачку и поглядывая на часы, чтобы поскорее смотаться.

Эдуара и Барбару никто не интересовал; они продолжали пребывать в состоянии онемения, где не существовало ни времени, ни пространства.

Прозвучал звонок, оповещающий об окончании посещений, и палата сразу опустела. Князь и молодая женщина пребывали по-прежнему в том же самом состоянии. Раздраженная медсестра пришла предупредить Барбару:

— Мадам! Время истекло.

— Нет, — ответил Эдуар, — все только начинается.

Они с сожалением разъединили свои руки. Пальцы затекли, онемели, и они дружно посмеялись над этой болью.

Барбара вынула из своей сумочки визитную карточку и положила на ночной столик.

— Я заменила мое смешное имя на Сильвию, — сказала она, — а фамилию я ношу своего отчима: Деманжо. — Она прибавила: — Давайте не будем обмениваться пустыми обещаниями? Если сегодняшняя встреча должна иметь продолжение, свяжитесь со мной.

Бесполезно давать ваши координаты: я из тех женщин, которые ждут.

— А я из тех мужчин, которые молчат, — ответил князь. — Столько людей говорят, чтобы ничего не сказать, что я предпочитаю ничего не говорить, чтобы сказать все.

Сильвия надела непромокаемый плащ безукоризненного покроя и на прощание кивнула. Возможно, в коридоре она чуть-чуть всплакнет.

Эдуар поправил кровать, чтобы можно было вытянуться. Он зарылся головой в подушки, дабы пережить вновь каждый момент их свидания. Но перед ним упорно маячил облик маленькой девочки из тех, далеких времен. Теперь, когда он ее увидел взрослой женщиной, он наконец вспомнил ее детскую мордашку.

40

Он узнал о гибели Мари-Шарлотт только через неделю. Комиссия по дознанию приехала в больницу, чтобы выслушать его показания. Кремона, рассказавший ему о трагических событиях, происшедших в гараже, присутствовал при допросе. Кроме ружья, в этой истории все было ясно. Банан утверждал, что Наджиба вырвала его из рук своего врага, но Фрэнки и Дылда упорно отрицали наличие оружия в банде. Наджиба, глубоко травмированная всем происшедшим, не в состоянии была отвечать на вопросы полицейских; она лишь издавала нечленораздельные звуки, прерываемые рыданиями. Судья потребовал, чтобы ее поместили в реабилитационную клинику. Эдуар также утверждал, что он ничего не знал об обрезе. У Банана хватило ума спилить ствол ружья в другом месте, а не в гараже, поэтому у следователей не было никаких улик, и они ничего не могли доказать.

110